– Ничего, – махнул Фандорин. – Преодоление трудностей – одно из наслаждений жизни.

– На эту тему готов с вами поспорить, – сказал Грушин, пропуская гостей в дом. – Не сейчас, конечно, а как-нибудь после, за самоваром. Нынче же, как я понимаю, вы собрались в экспедицию?

– Да. Хочу заглянуть на Хитровку, в некий трактир с романтическим названием «Каторга». Г-говорят, там у Миши Маленького что-то вроде штаба.

– Кто говорит?

– Петр Парменович Хуртинский, начальник секретного отделения канцелярии генерал-губернатора. Ксаверий Феофилактович только развел руками:

– Ну, этот много чего знает. Всюду глаза и уши имеет. Значит, в «Каторгу» собрались?

– Да. Расскажите, что за трактир такой, что там за обычаи и, главное, как до него добраться, – попросил Фандорин.

– Садитесь, голубчик. Да лучше не в кресло, а вон туда, на скамеечку, а то наряд у вас… – Ксаверий Феофилактович сел и сам, раскурил трубочку. – По порядку. Вопрос первый: что за трактир такой? Отвечаю: владение действительного статского советника Еропкина.

– Как так? – поразился Эраст Петрович. – А я полагал, это притон, воровская к-клоака.

– И правильно полагали. Но дом принадлежит генералу и приносит его превосходительству очень недурный доход. Сам генерал там, конечно, не бывает, а сдает дом в наем. У Еропкина по Москве этаких заведений много. Деньги-то, сами знаете, не пахнут. В доме наверху комнаты с дешевыми, полтиничными девками, а в подвале трактир. Но главная ценность генералова дома не в этом. На том месте при государе Иоанне Васильевиче обреталась подземная тюрьма с пытошным застенком. Тюрьму-то давно снесли, а подземный лабиринт остался. Да еще за триста лет новых ходов понарыли – сам черт ногу сломит. Вот и поди-ка поищи там Мишу Маленького. Теперь второй ваш вопрос – что там за обычаи. – Ксаверий Феофилактович уютно почмокал губами. Давненько он не чувствовал себя так славно. И голова больше не болела. – Страшные обычаи. Разбойничьи. Ни полиции, ни закону туда хода нет. На Хитровке выживают только две людских разновидности: кто под сильного стелется, да кто слабого давит. Посередке пути нет. А «Каторга» у них навроде большого света: там и товар краденый крутится, и деньги немалые, и все бандюги авторитетные наведываются. Прав Хуртинский, можно через «Каторгу» на Мишу Маленького выйти. Только как – вот вопрос. Напролом не сунешься.

– Третий вопрос был не п-про это, – вежливо, но твердо напомнил Фандорин. – А про то, где «Каторга» находится.

– Ну, этого я вам не скажу, – улыбнулся Ксаверий Феофилактович, откидываясь на спинку кресла.

– Но почему?

– Потому что я отведу вас туда сам. И не спорьте, не желаю слушать. – Заметив протестующий жест собеседника, пристав сделал вид, что затыкает уши. – Во-первых, без меня вы все равно не найдете. Во-вторых, найдете – внутрь не попадете. Ну, а попадете, так живыми обратно не выйдете.

Видя, что на Эраста Петровича аргументы не подействовали, Грушин взмолился:

– Не погубите, голубчик! По старой памяти, а? Пожалейте, побалуйте старика, ссохся весь от безделья. Так бы вместе славно прогулялись!

– Ксаверий Феофилактович, милый, – терпеливо, будто обращаясь к малому дитяте, сказал Фандорин. – Помилуйте, да ведь вас на Хитровке каждая собака помнит.

Грушин хитро улыбнулся:

– А уж это не ваша печаль. Думаете, вы один наряжаться мастер?

И начался долгий, утомительный спор.

Когда подходили к дому Еропкина, уже стемнело. Никогда еще Фандорину не доводилось бывать на печально знаменитой Хитровке после наступления сумерек. Жуткое оказалось местечко, какое-то подземное царство, где обитают не живые люди, а тени. На кривых улицах не горел ни один фонарь, неказистые домишки кривились то влево, то вправо, от помойных куч несло смрадом. Здесь не ходили, а скользили, шныряли, ковыляли вдоль стен: вынырнет серая тень из подворотни или неприметной дверки, позыркает туда-сюда, прошмыгнет улицей и опять растает в какой-нибудь щелке. Крысиная страна, подумал Эраст Петрович, прихрамывая на своих костыльках. Только крысы не поют пропитыми голосами, не орут во всю глотку, с матом и слезами, и не бормочут вслед прохожему невнятные угрозы.

– Вон она, «Каторга», – показал Грушин на мрачный двухэтажный дом, зловеще светившийся подслеповатыми оконцами, и перекрестился. – Дай Бог дело соблюсти и ноги унести.

Вошли, как уговорено: Ксаверий Феофилактович и Маса первыми, Фандорин малость погодя. Таково было условие, поставленное коллежским асессором. «Вы не смотрите, что мой японец по-русски не говорит, – объяснил Эраст Петрович. – Он во всяких переделках бывал и опасность инстинктом чует. Сам в п-прошлом из якудза, это такие японские бандиты. Реакция молниеносная, а ножом владеет, как Пирогов скальпелем. С Масой можете за спину не опасаться. А втроем ввалимся – подозрительно, это уж целая арестная к-команда».

В общем, убедил.

Темновато в «Каторге», не любит здешний народец яркого света. Только на стойке керосиновая лампа – деньги считать, да на грубых дощатых столах по толстой сальной свече. Как пламя качнется, по низким каменным сводам мечутся раскоряченные тени. Но привычному глазу полумрак не помеха. Посидишь, приглядишься – все, что надо, видно. Вон в углу за богатым и даже накрытым скатеркой столом сидит молчаливая компания «деловых». Пьют умеренно, едят того меньше, между собой перебрасываются короткими, непонятными постороннему фразами. Не иначе как ждут чего-то лихие ребята: то ли на дело пойдут, то ли разговор какой нешуточный предполагается. В остальном – публика мелкая, неинтересная. Девки, вконец пропившиеся оборванцы, ну и, само собой, завсегдатаи – карманники с тырщиками. Те, как положено, тырбанят слом, то есть делят дневную добычу, хватая друг друга за грудки и разбирая в малейших деталях, кто сколько взял и что по чем выходит. Одного уже кинули под стол и яростно пинают ногами. Он воет и норовит вылезти, но его загоняют обратно, приговаривая: «Не тырь у своих, не тырь!»

Вошел старичок-горбун. Постоял на пороге, повертел горбом и так, и этак, осмотрелся и заковылял в уголок, ловко орудуя ключонками. На шее у убогого тяжелый крест на позеленевшей цепочке и диковинные вериги – в виде железных звезд. Покряхтел горбатый, сел за стол. Хорошее местечко: сзади стенка, и соседи тихие. Справа – слепой нищий: пялится мутными бельмами, мерно двигает челюстью, ужинает. Слева, уронив черноволосую голову на стол и обхватив полупустой штоф, мертвецким сном спит девка – видать, машка кого-то из «деловых». И одета почище прочих гулящих, и бирюзовые сережки, а главное – никто к ней не пристает. Знать, не положено. Устал человек – спит. Проснется – выпьет еще.

Подошел половой, подозрительно спросил:

– Откудова будешь, дедок? Чтой-то я тебя ране не примечал.

Горбун оскалился гнилыми зубами, рассыпал скороговоркой:

– Откудова? То оттудова, а то отсюдова, то в горку ползком, то под горку колобком. Ты принеси мне, голубь, казенной. Находился за день, намаялся скрючимши. Ты не думай, деньга водится. – Он позвенел медью. – Жалеют православные калеку убогого.

Бойкий старичок подмигнул, вынул из-за плеч ватный валик, расправил плечи и потянулся. Горба как не бывало.

– Ох, замялись костушки от лихой работушки. Теперь бы калачок да к бабе под бочок.

Перегнувшись влево, балагур толкнул спящую.

– Эй, Матрена, спина ядрена! Ты чья будешь? Старичка не приголубишь?

А дальше завернул такое, что половой только крякнул: веселый дедок. Посоветовал:

– К Фиске не суйся, не про твою плепорцию. А хочешь с бабой пожаться, ступай вон по лесенке. Полтинник прихвати и полбутылки.

Старичок получил штоф, но наверх не спешил – ему, похоже, и тут было неплохо. Опрокинул стаканчик, замурлыкал тонким голосом песенку и пошел стрелять по сторонам шустрыми, по-молодому блестевшими глазками. Вмиг оглядел все общество, задержался взглядом на «деловых» и повернулся к стойке, где трактирщик Абдул, спокойный, жилистый татарин, которого знала и боялась вся Хитровка, вполголоса толковал о чем-то с бродячим старьевщиком. Говорил все больше последний, а трактирщик отвечал односложно, без охоты, неспешно вытирая грязной тряпицей граненый стакан. Но седобородый старьевщик, в добротном нанковом пальто и калошах поверх сапог, не отставал – все нашептывал что-то, перегнувшись через стойку, и время от времени тыкал пальцем на короб, что висел на плече у его спутника, маленького киргиза, настороженно поглядывавшего вокруг узкими, острыми глазами.